Бард и актер Виктор Шалкевич: «Никакой другой жизнью я бы не хотел жить»
 «Если даже я ничего не пишу - я все равно пишу» - Наверное, каждый человек мечтает о том, чтобы не ходить на постылую работу и сегодня было одно, завтра — другое, послезавтра — третье. У меня есть какая-то постоянная работа (Телеграф — Виктор Шалкевич работает и в Национальном академическом театре имени Янки Купалы и в Гродненском областном театре кукол). Но я стараюсь всегда заниматься несколькими делами, потому что это очень интересно. Вот и аукционы, которые я веду, это тоже своеобразный театр. Мой приятель пришел на аукцион однажды и потом сказал: зачем тебе в театре работать — у тебя тут каждый день театр. Здесь интересные люди, они меня видят со стороны - я их вижу, и это еще одна сторона жизни, которую нужно познать. - А что для вас самое важное из всего того, чем вы занимаетесь? - Честно говоря, самое важное - это жить и удивляться. - Вот вы отметили свой юбилей, встретили весну, которую так ждали, - с каким настроением? - С надеждой. Беспокоит, конечно, ситуация на Украине, потому что там живет много моих друзей, знакомых, которым я хотел бы только хорошего. А если говорить о жизни, которую прожил, то, наверное, нескольких дней не хватило бы. Довелось многое повидать да и по свету покататься — был уже и в Доминикане на Гаити, и в Англии, и в Америке, и даже в Иркутске и на Байкале (смеется), и по Европе поездил и даже пешком походил. Это очень интересно и еще удивляешься всему, что видишь, и что-то записываешь, и что-то получается... - Несколько книжек (Телеграф - "Requiem па непатрэбных рэчах", «Блюз Вясна», «Мястэчка G. і ваколіцы») вы уже выпустили, а сейчас что-то новое пишете? - Ой пишу, и это поле для дискуссий, мои знакомые очень ругаются. Я пишу книжку, которая называется «Малонабздейковские исторические хроники». Выдумал такую вёску. - Почему-то ваши мандалайцы вспоминаются. - Ну да, если есть Мандалай, есть Катманду, а у нас, например, есть вёска Струпино, почему не может быть Малых Набздеек? - смеется Виктор Шалкевич. И начинает «нагнетать ужас». - Просто это будет такой очень большой роман, такой футуристический ужас. Он начинается с 2070 года, когда одновременно на территории бывшего СНГ взорвались все атомные электростанции, и рассказывается, как люди спасались от этого бедствия. Остатки великого племени литвинов выбираются за границу, переживают всякие злоключения. Им нужно забрать очень важную тетрадь, где собраны материалы про эти Малые Набздейки. Евросоюз отгородился «страшной» стеной, закрыл границы. И главный герой проникает туда, забирает эту тетрадь. Первая часть романа описывает ужас 2070 года, а вторая - уже о 19-21-ом веках, и даже с 12-го века там все начинается. В общем, все это стебно, очень смешно, ну и сейчас я над этим работаю. - Потом нужно же дописывать эту оперу, - будничным голосом сообщает Виктор Шалкевич, и, не дав мне опомниться от «футуристического ужаса» 2070-го, перекидывает в 33-й год до нашей эры. (Попутно вспоминаю, что так же легко — миллиардными шагами — он только что на аукционе «перебрасывал» торгующихся за лот — на пик взлетевшей в 20 раз цены). - Оперу?! - ...которая называется «Галлилейская история», - поясняет он. - Да вообще-то уже дописал я ее! Просто мечтаю еще купить и приволочь инструмент, и все окончательно оформить. - А чуть подробнее? - Опера такая - в 33 году до нашей эры в одном очень отсталом иудейском колхозе рождается... (разом начинаем смеяться). Вот пасут пастухи колхозный скот. И тут приходит весть, что «нарадзіўся Збаўца свету», ну и там начинаются перипетии всякие. Это такая достаточно ядовитая и злободневная история. Я всем рассказываю один эпизод... - Но это именно опера? - все еще «торможу» я. - Да, - бодро подтверждает автор. - Там все поют, есть хоры, соло. Там есть такие персонажи - три короля с Востока, которые хотят поклониться родившемуся младенцу-спасителю мира. И как только они приезжают к пограничному посту, что отделяет израильское государство от остальных, выходят таможенники и поют арию: (поет) «Кто вы такие, едете откуда, привиты ли у вас от бешенства верблюды? Нет?Заплатите штраф в тот вагончик. Так, а где талончик?» У приезжих этих вечно что-то не в порядке, и их не пускают. Это очень смешная история, и во второй части там забавно так проходит заседание израильского парламента, и Ирод там очень интересный есть... - Знаете, я никогда в жизни не опускался до мелкого злобничества, до вытыкания каких-то родимых пятен. Все это очень по-доброму и с юмором. - У вас есть еще такая песня замечательная - Мария и Иосиф с маленьким Иисусом идут по Беларуси в Дуды на фест — тоже с добрым юмором, очень живая зарисовка. Вообще ваши многие песни как короткометражные фильмы, «живописные» такие образы. К примеру, «I вайсковец у ботах папалыў як купальскi вянок», - сразу веселая картинка. Как это рождается? - Ну тут просто, во-первых, конечно, талантище - помесь талантища и гениальности, это понятно, - «обреченно» признается Виктор Шалкевич. - Во-вторых, я сам не знаю, честно говоря, как это рождается — в результате каких-то наблюдений, переплетений. Понимаете, если даже я ничего не пишу - я все равно пишу. Вот мне семья моя подарила диктофон, иногда мелодия приходит в голову, иногда просто какой-то образ, и срочно нужно записать, иначе забудешь, так все время ходишь и чего-то записываешь. И это очень важно. А как это рождается я, правда, не знаю и никто вам не скажет.
«На земле счастье человека точно найдет» - И еще вы собираетесь новый диск выпустить? - Ну, это как бы не я, скорее это как бы желание народа. Я иногда встречаюсь с людьми, и они говорят, что хотят, чтобы я больше песен писал, больше дисков выпускал. Я, честно говоря, человек не медийный, живых журналов не веду, в интернете не сижу. Когда я вижу, сколько грязи выливают на моих товарищей в интернете, мне это просто не приятно. Но, конечно, в своем творчестве, когда ты что-то вкладываешь, хочется, чтобы тебя понимали. И при встречах выясняется, что есть масса людей, которые мыслят аналогично, и воспитаны так же, как я. Им симпатичны те же идеалы и ценности, что и мне. - А какие у вас идеалы и ценности? - Нужно быть добрым по отношению ко всем - это раз. Нужно просто ценить каждого человека и стараться его понять - это два. Ну и нельзя никому завидовать никогда. Просто у каждого своя судьба и если ты чего-нибудь стоишь, то тебе когда-нибудь это счастье само приплывет в руки. Это абсолютно нормально. Не то, что вот ждал-ждал всю жизнь и ничего не пришло — неправда. Не знаю, как на небе (улыбается), но на земле оно, счастье, человека точно найдет - в виде ли пяти долларов, на которые он наткнется на чикагской улице, или, ну не знаю, хорошей девушки, которую он искал 10 лет. Это нормально. И нельзя нельзя быть ни агрессивным, ни хамоватым. У нас вообще хамство стало считаться принципиальностью ни с того ни с сего. Подмена понятий произошла — это очень плохо и неправильно. Я вообще понять и разделить этого не могу. А с интернетом это просто позор. Нельзя делать делать из интернета такой духовный сортир, сливать туда все, что у тебя грязное в душе. «Чего вы от народа хотите? Вы пойдите к народу» - Лет пять назад в одном из интервью вы сказали, что в последнее время не очень «включены» в политику. - Понимаете, дело в том, что во-первых, везде нужно быть профессионалом. И если политикой заниматься, то это тоже должен делать человек профессиональный. - Но как-то принято ведь демонстрировать политическую позицию, даже если ее, может, и нет. - А мне кажется, она у нас есть, она четкая и неразмытая. Господи, посмотрите на меня - неужели у меня нет позиции? (смеется и тут же серьезно) Понимаете в чем еще дело. Просто каждый народ, к сожалению, имеет ту судьбу, которую он заслуживает. Как бы смешно или горько это ни было. Вот сейчас в Украине что делается. Я уже не первый раз говорю, почитайте Сенкевича «Огнем и мечом», там он рассказывает, как формировалось ядро всей казатчины Украины, что там творилось. Эта вся Гайдаматчина, Уманская резь. Потом была еще Волынская резь, когда УПА вырезала около 100 тыс поляков. И то, что есть у них есть сейчас. Понимаете, народ как-то он должен отстрадать то плохое, что он сделал. Это абсолютно реальная вещь. При всем при том, что они хотели какой-то вот такой свободы, и она к ним пришла — только в странном очень виде. Нет, я их очень люблю, я страшно люблю Украину, я им желаю только хорошего, но просто они должны через это пройти, То же самое с нами. Мы народ совершено другой по темпераменту, по всему. Но то, что мы сейчас переживаем (или практически ничего не переживаем) - это тоже свой путь, который мы должны пройти. Я понимаю, что нам хочется все и сразу. - А мы идем вообще куда-нибудь? - Неа (смеется). Хотя все ж относительно - улитка же тоже куда-то идет. И говорить о том, что мы там заслуживаем лучшей доли... Вот когда все подумают, все почухаются. До народа должно дойти это все. Процесс формирования народа - это очень длинный, можно сказать, многовековой процесс. Это очень долго все будет формироваться.- - Что ж у нас с народом все так «туго»? - Не знаю, просто вы с этим народом поговорите. Когда-то Бердяев сказал, что у русского народа в голове священная каша. Вот вы к ним идите и спросите, чего они хотят. Мы-то с вами общаемся в основном с людьми нормальными, у которых библиотеки дома есть, которые определенные передачи смотрят. А вы пойдите в те квартиры, где дорожка вытертая 20 лет уже лежит, и батька приходит, выпив перед этим за углом бутылку «чернила», ложится на диван, закрывает лицо газетой и спит. В свое время были люди образованные и необразованные, и умные старались пойти к неумным, чтобы образовывать их, а сейчас никто никуда не ходит. Такая атомизация произошла - все сами по себе. Чего вы от народа хотите? Вы пойдите к народу. Вот вспоминаю своих родителей. Вообще у нас легендарная семейная история. Отец родился в царской России, мама - во второй Речи Посполитой, сестра - за первыми Советами, один брат - в Восточной Пруссии, второй, третий и я уже родились в БССР. Родители много повидали за свою жизнь и очень критически относились к тому, что делалось, к этим лозунгам, плакатам, к большевикам. Они помнили прежде всего, что надо нас поставить на ноги. Они знали и говорили, что большевики это обманщики. И то, что было «в радио», и то, что было в жизни - это были две совершенно разные правды.
«Это были классные люди — каждый из них был личностью» - Обращаясь к корням - вы считаете, что сегодня деревни и местечки, как Порозово, тот уклад жизни совсем сошли на нет или какие-то корни сохранились и будут жить? - Многие деревни, в которых, я помню, лет 30 назад жили люди, сейчас просто списаны и стерты с карты, потому что там ни одного жителя не осталось. Те же Боровики, Лозы под Порозово. Во-первых, в умирающих деревнях нет работы. Во-вторых, слишком поздно все пришло — ну, огородили заборами, назвали агрогородками, положили асфальт, а кому? Если раньше в каждом доме жили отец, мать, четверо-пятеро детей, то сейчас там никого нет. Ведь водку пить все время тоже не интересно и люди уезжают, не видят перспективы. - Я всегда очень любил слушать, хотя мне говорят, что я сам болтун. Но я всегда любил слушать, особенно то, что говорили старые люди, когда собирались. Вспоминаю, как у нас в Порозово в воскресный день люди шли в костел — женщины в лучших платьях, мужчины в костюмах, в белых рубашках, в галстуках, выбритые, подфранченные, пахнушие хорошим одеколоном. А потом они стояли еще на пересечении улиц и разговаривали. Я там всегда на них смотрел - это были классные люди. Это были люди, которые очень много пережили, 1910-1911 года рождения, от которых можно было очень интересные вещи услышать, которые что-то могли сравнить. А что может вам рассказать человек, который в жизни ничего не видел и ничего не сравнил? Ничего. А они были очень мудрые. Я их вспоминаю и могу о каждом из них что-то рассказать. Или про того же Казичка Клемансова, или про моего отца, про Соколовского - моего соседа, про дядю Янка. Это были личности - каждый был личностью. А сейчас? -А что ж так? - А вот я не знаю — не знаю и не понимаю. Причем, они же не были жертвами идеологии. Это были люди, которые фактически сами сформировали свой характер под влиянием обстоятельств. И они очень много работали. Вот я вспоминаю родителей - они никогда не сидели сложа руки, вечно что-то делали. Сам я тоже, хотя младший был, научился и за плугом ходить, и косить. А теперь? Я вот парадокс вспоминаю: как-то у нас на Девятовке вода закончилась, а рядом в деревне колодец. Так люди не умели опустить ведро и зачерпнуть воды — до чего дошло. Вот сидеть в интернете и писать всякие пасквили — это, значит, нормально, а достать ведро воды из колодца - нет. Мне очень жалко того времени, я понимаю, что оно не вернется. А еще все эти рассказы мамы, например, про деда Иосифа, который еврея возил из Порозово аж в Белосток по товар, и они с товаром возвращались назад, как ходили эти коммивояжеры, продавали маслобойки, всякие-разные товары. Я всегда восхищался этим - это была очень интересная жизнь. И даже я - тоже часть той жизни, потому что это все мне как-то передали. В те времена и пьяниц можно было пересчитать на пальцах одной руки, потому что у людей была ответственность - вот работа, семья. И каждый из них мог рассказать свою жизнь — и это был целый роман . - А вы еще напишете о том, что вам рассказывали? - Так вот я и пишу. Вообще я, например, считаю, что вся эта белорусская литература конца 20-го века, вся эта «туга по вёсцы» — это все ерунда, это неправда. Понимаете, я-то по происхождению действительно мещанин, потому что Порозово было местечко с магдебургским правом. А на десятый день каждого месяца — по какому-то еще старому королевскому привилею - у нас был базарный день. Боже, что тогда в Порозово творилось — съезжалась вся округа, базар был на огромном плацу, на Торговице, и чего там только не продавали. Наше местечко было самодосточное, у нас и гончары были свои, и сапожники, и портные очень хорошие. - Но если люди эти были, из их семени не могло не вырасти хорошего? - Тут опять же парадокс - произошла какая-то замена: из Студеник в Порозово, из Порозово в Волковыск, из Волковыска в Гродно, из Гродно в Минск, из Минска в Нью-Йорк... а Студеники уже пустые. И вески, которая давала какой-то потенциал, уже нет, она практически сейчас на нуле. Это самое обидное.
«Как вы из себя русских ни лепите — ну, не получается» - А белорусский язык нас не спасет? Возвращение к нему не объединит? Как-то нет особого оптимизма по этому поводу. - Я не знаю. По крайней мере, есть такая позиция: если ты гражданин этой страны и тебя этот народ выучил - не только родители, но и народ тебя сформировал - то ты этому народу как-то должен отслужить. А некоторые - пальцы веером и, мол, вообще им это не нужно. Но есть люди, которые без этого обойтись не могут, и их мнение тоже нужно уважать. А если вы можете без этого обойтись,тогда возьмите резинку сотрите название «Беларусь», придумайте какое-нибудь типа «Северо-Западный край» и все будет в порядке. Тогда зачем эта страна называется Беларусью? Вообще до смешного доходит - в Минске курсы белорусского языка. Ну смогла же, например, Польша в 1918-20 годах собраться, из трех разрозненных остатков слепить нормальную страну и за 20 лет сделать более-менее приличной. Надо же как-то, братцы мои, думать. Понимаете, еще в чем дело, Бог всегда кого-то посылает стране для возрождения, а тут получилось, к сожалению, что все наши «большие поэты» всегда начинали сборники стихов на белорусском языке почему-то со стиха, в котором восхвалялся Ленин, коммунистическая партия, рассказывалось про деда, который шил кожухи солдатам, штурмовавшим Зимний Дворец (смеется). Ну хоть бы один был какой-то социально неиспорченный. А если литература такая «заказанная», так как народ ее и не будет покупать - народ покупает то, что ему интересно. Дело в том, что мы с вами свои мозги не вставим каждому - это раз. И это личное дело каждого - два. Но просто кому-то когда-то придется столкнуться с ситуацией, что он будет представлять Беларусь и все вокруг будут говорить на своих языках, а он - на русском и не будет знать ни одной белорусской песни. Вот пример. Как-то давно мы еще с Гродненским театром областным драматическим поехали на Украину, в город который называется сейчас Ивано-Франковск, а когда-то Станислав — это такая западная хорошая Украина, там начинаются Карпаты. Ну, и мы там вместе с украинцами собрались за столом, и они нам уйму песен напели украинских. А наши артисты знали только одну белорусскую — «Бывайце здоровы, жывiце багата». Мне, тогда молодому артисту, было так стыдно. И я думаю, что у каждого будет такая ситуация и каждому будет стыдно. Вот с этого «стыдно» и начинается, наверное, возвращение к корням. Потому что как вы из себя русских ни лепите - ну не получается из вас. Ну какие вы русские? Вы живете на этой земле. Можете называться литвинами, белорусами, полешуками - как хотите. Но - просто стыдно. Стыдно и нехорошо.
«Не надо много писать» - Вы ведь не часто выступаете с концертами? - Да. Нет, но я могу и часто (смеется), все зависит от того, кто эти концерты организовывает. Но когда выступаешь не часто, это делается абсолютно от души . Хотя я не могу сказать про себя, что я что-то когда-то формально делал, всегда стараюсь по максимуму, потому что - люди же пришли. А превращать это в заработок я не собираюсь, вот почему и занимаюсь разными вещами. Вот один польский поэт, он был зубным врачом, лечил как-то Валерию Брюсову зубы в Варшаве и признался ему, что хочет бросить стоматологию и только стихи писать. А Брюсов говорит: а вдруг муза изменит, что вы тогда будете делать? Не бросайте стоматологию. Так что это тоже надо иметь в виду (смеется). Мне хочется, чтобы каждая песня как ребенок вынашивалась и рождалась. Я знаю, что некоторые поэты пишут в день «по 500» - ну пусть пишут себе, только кто их читает. Много не надо писать. Вот проходишь — смотришь: стоят эти собрания сочинений наших классиков, а они никому не нужны, а бывает такая маленькая книжечка - она очень нужна кому-то. - Но для вас ведь очень важны встречи со слушателями? - Конечно, очень важны. Во-первых, они всегда подтверждают, что ты правильной дорогой идешь. Во-вторых, всегда хочется людей чем-то удивить. И в-третьих, это просто приятно, когда и ты на зал действуешь, и зал на тебя. Знаете, как здорово, когда ты кланяешься, а тебе красивые женщины несут роскошные букеты цветов, а? (смеется) - А кого из музыкантов, певцов вам больше всего нравится слушать? - Вообще у нас в семье музыкой только брат занимался - на трубе играл, да еще дядя учился на органиста. Хотя традиции музыкальные были - дед очень красиво пел, вот и моя дочка Марта - будущая оперная певица. Оказывается, оперный голос и у меня есть, вот недавно меня чуть не взяли в мюзикл в Белостоке (смеется), просто у меня образования музыкального нет. Вообще я всю музыку люблю. У меня дома огромная коллекция пластинок виниловых, компактов, мр3 — всего очень много. Я люблю слушать... ну вообще-то я там застрял на барокко 18-го века, но я люблю слушать все. Я очень люблю Александра Вертинского. Петра Лещенко - безумно люблю, он был очень позитивным человеком. И то, что его румынские коммунисты замордовали — никогда им этого не прощу. И еще был такой огромный талант, европейской величины - польский певец и композитор Марек Грэхута. Он умер недавно, я был в Кракове на его могиле. Это был такой хороший романтик. Вот эти три кита. Ну, еще я люблю там Боба Дилана, я страшно люблю Гэри Брукера и группу Procol Harum. Есть еще такая клевая, тоже английская, группа Camel. Ну, музыки очень много. На Колдуне и Земфире ведь не заканчивается мировое музыкальное наследие (смеется). Ее просто много. И она разная. И сейчас каждый может найти себе нужную музыку. Люблю я Генделя и Баха. И всю музыку классическую - просто это безумно хорошо. Я не могу уже без этого жить. Просто встаю, хожу, потом закидываю пластиночку и начинаю что-то слушать. - А дочь у вас будет оперной певицей? - Да, она учится в Польше. И педагог ею очень доволен. Не знаю, как у нее сложится, дай Бог, чтоб ей повезло. Я знаю, что жизнь артиста может сложиться, может не сложиться. Марта сама выбрала, училась в Ягеллонском университете в Кракове и на последнем курсе не спросилась у нас и поступила еще в музыкальную академию. Она уже магистр истории искусств и будет еще и оперной певицей. Я не говорю, что она там суперзвезда, но у нее есть ценное качество, как и у моих предков, и у меня, - она умеет работать и она работает над собой - это очень важно.
«Я могу договориться с любым человеком от польско-немецкой границы до старолитовской» - Польша для вас тоже родная сторона? - Я вам честно скажу, пускай меня за это ругают: я могу договориться с любым человеком, начиная от Слубице, что у польско-немецкой границы и кончая, ну например, старой литовской границей в околицах Брянска. Вот это пространство - оно мое. Это мое. И когда заходишь в Вавельский Кафедральный собор в Кракове и ходишь там по этим подземельям, где лежат Стефан Баторий, Август II, Ягеллоны, Ваза — чувствуешь: это же общая история, куда ты от нее денешься? Поэтому я такой вот и родился — широкий (смеется). И я не хочу этого делить, потому что это очень глупо, когда начинают делиться - ты должен быть вот этим, а не этим. Я не знаю, в чем прелесть того, что ты тут, например, только русский и все - остальное отсеки, только Толстой, Достоевский, Глинка, Глазунов, Скрябин. Я воспитывался на слишком разных вещах, поэтому, наверное, получился широкий такой. Я же вам не пою про.. как вот взял сейчас подшивку «Нашай нiвы» - там все эти «песьнi жальбы», «што ты спiшь беларускi мужык»... Не знаю, как-то это мимо меня прошло. Понимаю, что всем было трудно, и моим родителям тоже. Знаете, как тяжело было когда сгорело Порозово наше и они с маленькими детьми жили по чужим людям, пока построили свою хату. Но как-то до всего доходили сами, никому не жаловались, не искали внешних причин. Ну, произошло так и произошло - надо жить дальше. Вот тоже самое и я - никого не могу обвинить ни в чем. - Просто у вас такой заряд юмора, оптимизма. - Это да, потому еще, что я Водолей. - Но ведь за этим стоит такой очень серьезный подход к жизни, нет? - Вы знаете, иногда я думаю, что все ж таки мне бывает порой очень тяжело, потому что мне надо это сделать, то сделать. Иногда оказываешься в такой безвыходной ситуации, ну, например, когда тебя выбрасывают у немецкой границы без визы, а тебе надо в Англию — там люди ждут, и ты начинаешь соображать, что делать, как выбраться, начинаешь кому-то звонить. И разные бывают ситуации. - Иногда просто я сажусь и думаю: вот уже 55 лет, а я все как-то борюсь и борюсь, я чего-то делаю и делаю. Я не могу успокоится и, наверное, это правильно. Ну это жизнь, у нас нет другой жизни и надо жить в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. «Главное — искать то, что нас объединяет, а не делит» - Вы не раз говорили, что для вас очень важны друзья. - Да. У меня есть очень хорошие друзья, с которыми дружим еще со школы, и с которыми связывает что-то гораздо большее, чем деловые отношения. Самое смешное, что когда встречаемся с одноклассниками - мы ведь теперь разные люди - то все вдруг становятся теми, какими были в 10-м классе. Очень хорошие душевные друзья в Гродно - из-за этого я не хочу оттуда уезжать. Если они могут что-то для меня сделать - они делают, если я могу для них что-то - я делаю, и все это совершенно бескорыстно. Мы собираемся, мы обсуждаем какие-то общие проблемы, решаем их даже. Это как пальцы на руке - без них уже невозможно.
Просто понимаете, самое главное — опять же возвращаясь к разговору, чего я хочу в этой жизни — главное искать то, что нас объединяет, а не делит. Это правильно. Это какие-то банальные слова, но это очень важно. Мелочей можно не замечать, главное — то большое, что нас друг с другом объединяет. - А что вы думаете о переплетении религий в Беларуси? Ведь у нас не было и нет же такого явного противостояния между конфессиями, или есть? - Когда религия не есть идеология, это все очень хорошо. Вот в Порозово народ был очень мудрый. Были католики, православные, и, знаете, какая была солидарность. У людей забрали все, загнали их в колхоз. И вот когда, например, был католический праздник, то католики не шли в колхоз работать, и православные тоже не шли - из солидарности. А когда был православный праздник, тоже не шли ни православные, ни католики. Вот вам и весь ответ. Это было очень здорово. По поводу иудеев — по-моему, их всех отвезли в Треблинку, человек пятьсот. У нас осталось только разрушенная синагога и разваленное еврейское кладбище. Была у нас и униатская церковь и даже униатское кладбище. Потом в 39-ом году большевики пришли, раскопали могилу какого-то генерала, содрали цинк, а гроб обратно засунули. Вообще много всяких легенд у нас. Есть такая местность, которая называется Трыгоры — на одной из трех гор была церковь, которая провалилась под землю и в воскресенье, если ухо приложить к земле, можешь услышать, как там колокола звонят. Был камень со следом Матери Божьей. Были все эти каплички. Это был какой-то такой своеобразный край со своим лицом. - А сейчас уже нет? - А потом товарищи учителя начали ночью пилить кресты пилами, а им стреляли в спину. Потом начали уничтожать эти каплички, часовенки - подгонять ночью ЗИЛы, зацеплять тросами - началась же при Хрущеве борьба с религией. Люди как-то не думали - сами себя уничтожали. А это была какая-то часть культуры. - И это нужно, как вы говорите, еще «отстрадать»? - Понимаете, дело в том, что у нас как-то с вождями не очень хорошо все получилось. - Да, с вождями у нас было плохо. С одной и с другой стороны (смеемся). - И что потом? Сажали священнослужителей, ксендзов, вывозили осадников. Черт знает что натворили. И вот началась эта трагедия и, несмотря на эти красивые заборы, асфальт, она продолжается до сих пор. То есть народ как-то своими руками взял и сам себя начал душить. А зачем? Никто не может понять. - Самоубийство? - Ну а как это еще можно назвать? И сколько ты там ни строй теперь этих хат... Надо было дать людям возможность - они сами себе бы хаты построили и заборы бы поставили — что, нет? «Человеком надо быть» - Скажите, вот у вас свое, очень особое чувство правоты и такое очень трезвое и здоровое отношение к жизни — вы кому больше всего благодарны за это? - Вот мама моя говорила «Сынок, у тебя легкий хлеб» - вроде бы да, но она не знала всех этих последствий. Я сто раз уже рассказывал эту историю о своем рождении. Еще после пожара не было хаты, только хлев поставили, и мама беременная, на девятом месяце, строгала на станке дранку, которой покрывали сарай. Тут я начал просится на свет. И маму посадили в сани и повезли в роддом в Богуденки... - Я не могу сказать, что мои родители как-то мной занимались, что, когда я просыпался, они встречали меня звуками Аппассионаты (смеемся). Этого не было, тем не менее как-то родители мне очень хорошие основы заложили в жизни. Я помню этот отцовский ремень - это было очень правильно. Потом еще мне повезло на учителей в школе - у нас была очень хорошая школа в Порозово, я сейчас понимаю. Таких учителей, наверное, даже в городе не было. Потом мне очень повезло с театральным институтом, с педагогами - Александром Ивановичем Бутаковым, Ильей Львовичем Курганом, Юрием Владимировичем Сидоровым. Нам дали очень хорошее образование, очень. Ну, все - если уже три раза повезло, то и дальше пошло (смеется). У меня же родители совершенно простые. Как они меня на эту дорожку поставили и подтолкнули - так я и покатился. И я абсолютно не жалею, и никакой другой жизнью я бы не хотел жить. И никому я не завидую. Просто я понимаю, что у каждого человека своя жизнь - и это очень хорошо. - И если я кому-то пригодился и еще пригожусь, если я кого-то ещу могу со сцены обрадовать - это вообще замечательно. - Ну, а на телевидение (смеется) я не хожу и не хочу - зачем мне это? Вы сами понимаете. Все, что есть идеология — это, к сожалению, то, что нас разделяет. Вообще это самое страшное, что может быть. Когда я говорю, что я верующий, я католик - это религия, а когда я говорю, что моя вера лучше всех — это уже начинается идеология. Вот как просто эту «граничку» перейти. Поэтому я говорю, что надо... Человеком надо быть.
Виктор Шалкевич родился 9 февраля 1959 года в местечке Порозово Гродненской области. Актер, поэт, бард. Окончил Белорусский государственный театрально–художественный институт (1980). Работал в Гродненском областном драматическом театре (1980–1987), преподавателем режиссуры и мастерства актера в культпросветучилище (1987–1990). С 1990 в Гродненском областном театре кукол. Живет в Гродно. Женат. Дочь - Марта. Пишет и исполняет песни со школьных лет. Тексты его песен переведены на английский, немецкий, польский, украинский и чешский языки. Лауреат республиканских и международных конкурсов авторской песни, в том числе "Басовішча-92", "Восень бардаў-93" (Польша). Выступал с концертами в Беларуси, России, Польше, Литве, Франции, Германии, Чехии. Сыграл главные роли в фильмах "Слезы блудного сына" и "Сладкий яд любви" (студия "Спадар Д.", Беларусь). Выпустил три книги («Requiem па непатрэбных рэчах», «Блюз Вясна», «Мястэчка G. і ваколіцы» ) и семь музыкальных альбомов, в том числе "Правінцыя" (1992), "Смутны беларускі блюз" (1996), "Балады і рамансы" (1998), "Добрай ранiцы" (2002). За популяризацию среди детей знаний о театре был награжден международным орденом Улыбки, кавалерами которого являются Иоанн Павел II, Астрид Линдгрен, Стивен Спилберг. Как сообщал Телеграф, 15 февраля Виктор Шалкевич выступил с большим сольным юбилейным концертом в Минске во Дворце культуры имени Шарко. Елена Зенкевич |
