» » Володин: белорусы даже мысленно не хотят ассоциировать себя с империей

Володин: белорусы даже мысленно не хотят ассоциировать себя с империей

22-09-2016, 07:56

Володин: белорусы даже мысленно не хотят ассоциировать себя с империей

И позвал автор местных вавилонян на презентацию. И пришли они, и праздновали. И пели на разных языках, и веселились в день первый. И гуляли по Золотой стране с Галиной и Борисом Вайханскими, торговались на рынке вместе с Тимохом Акудовичем, расширяли границы города и осваивали его с Вадимом Зеленковым, Сергеем Харевским и минскими белорусами, евреями, поляками, русскими, татарами.

И открыв двери с «холстами» Игоря Римашевского, прошлись они проложенным в книге маршрутом вместе с Вильгельмом Даниловичем Гиндербургом и его рыжим котом Бургомистром — от вокзала до площади Победы, любуясь рисунками Сергея Стельмашонка и архивными фото столицы.

И удивлялись они вместе с известным архитектором Любовью Усовой, что, оказывается, можно и так — неожиданно -- писать об архитектуре. И соглашались с Владимиром Меховым, что Володин все выдумал, но получилось красиво.

А на второй день решили они поговорить о своем Вавилоне уже концептуально и серьезно. И... сыпал ядреным юмором на четырех языках бард Виктор Шалкевич, и травили историк Владимир Денисов и другие признанные авторитеты от истории, архитектуры и публицистики байки и анекдоты о городе и его жителях. И молча — «он же памятник» - слушал их барон Мюнхгаузен во дворике музея города. Уж ему ли не знать, что байки, легенды и фантазии — не выдумки и вранье, а чистая правда и живая история.

- А все-таки почему Вавилон? Вы, правда, его называете «старый добрый», но к Вавилону ведь отношение сложилось достаточно негативное.

- Есть плохая коннотация. Есть хорошая коннотация, - говорит Михаил Володин. - Господь наказал людей за гордыню, не дал им реализовать дерзкий порыв, «разделил» на языки. Башню они не достроили, зато научились коммуникации. Просто вынуждены были научиться жить в тех условиях, в которые их поставил господь.

- Испытание во благо?

- Да. Люди были поставлены не в тепличные условия. Поскольку они жили бок о бок и не понимали друг друга, им нужно было проявить желание понять и принять других, приложить усилия и приспособиться, и это добро. В Минске мирно уживались люди разных наций. Это следствие Вавилона. Сам Вавилон, наверное, плох изначально. Но нет худа без добра. Я не говорю о темном Вавилоне - для меня есть другой Вавилон. Мне нравятся современные западные города, где живут не только люди одной крови, но и многие пришельцы. Они приспосабливаются там жить, стараются играть по правилам того места, в которое пришли. И они привносят что-то свое - свою культуру, свою цивилизацию, свою кухню. Я обожаю пройтись в Нью-Йорке по каким-либо индийским ресторанам, либо греческим. Так как я был в десятках стран, могу сравнить аутентичную кухню и, например, нью-йоркскую, парижскую. Это разные вещи, и каждая хороша по-своему. Потому что это приспособленная цивилизация - к другой цивилизации. И это то, что мы называем сегодня новыми Вавилонами. Я думаю, что это хорошо, это как бы возврат ко времени до Вавилона, до размежевания.

- К единоязычию - в более глубоком смысле?

- Конечно. И человек преодолевший... Не тот, который рожден, вот как мы с вами изначально в одной языковой группе, что само по себе вовсе не значит, что мы будем добрыми друзьями. А вот для людей, преодолевших языковой барьер, которым зачем-то нужна коммуникация, мне кажется, это как прививка.

- Но Минск для вас больше Вавилон того, прошлого, времени или можно говорить о его таком образе и сегодня?

- Минск сегодня движется в совершенно противоположном общечеловеческому направлении (опять же - без коннотации, хорошо это или плохо - не мне судить). Нас, белорусов, жителей Беларуси, лишили на долгое время своего языка. Так как мы были в составе империи, довольно жестко подчинялись законам империи, мы и говорим все на языке империи - на русском.

Я очень люблю русский язык. Я родился в Минске, но у меня больше друзей, пожалуй, в Москве, чем здесь. И в какой-то момент я начал понимать, что русские «русские» и русские «белорусские» в общем довольно здорово отличаются друг от друга, что я сам очень и очень здорово отличаюсь от друзей-москвичей - по какому-то заложенному внутри заряду.

И мне раньше было непонятны все эти устремления борцов за мову и их «давайте будем все говорить по-белорусски». И я, топая ногами, говорил: ребята, вы это кончайте, что за ерунда - говорите на своем белорусском, а я буду говорить на русском. Но, видите, как последние годы резко проявился в обществе интерес к белорусскому языку. Я думаю, этому очень способствует политическая ситуация. Все большее и большее число людей не хочет быть опять в составе империи, даже мысленно, не говоря уже о том, чтобы оказаться в общих границах, с одними деньгами и так далее. И я не хочу, чтобы меня идентифицировали с тем, что происходит в России, я хочу отделиться.

Получается, что мы все ментально находимся в противотоке тому, что происходит в человечестве. Потому что глобализация (опять же без коннотации - есть плохие черты, есть хорошие) - это всеобщее сближение, сближение по самым разным позициям. Мы же оказались в противотоке, мы сейчас хотим отделиться, обозначиться, провести свои границы — вот это мы, это наша ментальность, это наша страна, это наш язык.

- Самоосознать себя?

- Да, это самоосознание. Оно совсем не такое будет, как хотят ребята этой белорусской национальной волны, но оно будет и не таким, как было - оно совершенно точно будет отделено от российской ментальности и очень четко обозначено.

Что касается образа Минска, то в какой-то момент я подумал, что со своими историйками, которые начал писать лет 20 назад, я словно городской визажист. Можно ведь просто описывать - вот танк, он прошел так-то, его подбили, вот спуск, он упирается в бывшую Полицейскую улицу, а вот здесь было то-то и то-то. А можно не просто — приукрасить, создать образ. И я, как мне кажется, навожу тени, удлиняю ресницы. Правильно это или нет? Вся практика человечества показывает, что так делают. Вот и женщины так создают свой образ - накладывают макияж, становятся на каблуки, выпрямляют спину. Город тоже должен уметь стать где-то на каблуки, шляпку поправить с цветочками.

- А как же - «быть самим собой»?

- Конечно, самим собой. А разве женщина, делая макияж, становится не собой? Конечно, она может и Мэрилин Монро стать, если будет делаться под Мэрилин Монро. Но она может делаться «под себя» и найти вот эти особенности своей натуры, своей судьбы. Ну зачем мне 100 Мэрилин Монро рядом? Я хочу найти что-то свое. Так и с городом и его историей.

- Вы говорили в одном из интервью о том, что в Минске мало личностей? С чем это связано? С тем, что внутри нас нет этой самодостаточности, а есть вечное желание, чтобы пришли со стороны, похлопали тебя по плечу и сказали «да, ты хороший» и тогда ты поверишь?

- Я думаю, что не только. Знаете, ведь нет чистого зла и нет чистого добра - у всего есть какие-то промежуточные состояния. Вот наша терпимость, наша толерантность, как мы говорим. Она же и абыякавасць, она же и равнодушие, она же и жлобство.

Я приведу такой пример. Когда я вернулся в Минск, повидав уже довольно много всего в мире, пожив в США, Индии, Москве, я первым делом пошел по театрам — не имени Купалы и Горького, а по театрам-студиям, каким-то новым, молодежным. И буквально на втором- третьем спектакле я ужаснулся и понял, что я ничего не увижу, - вообще ничего, ровным счетом. Дело не в том, хорошо это было или плохо — это все было вторично. Не было ни одного театра, который бы взял на себя смелость нарушить законы драматургии, какие-то правила и заявить: мы видим это вот так. Поставки дублировались и все это я когда-то уже видел, меня ничто не брало, особенно после московских театров. Это все было даже не плохо, а никак — серо. Вот мне тогда подумалось, что у молодых людей, у которых такой театр, такая же будет и наука, такой же будет и балет, такие же будут и врачи, и учителя.

Я не отказываюсь от этих слов, хотя мне очень больно их произносить. Я люблю это место, не люблю - это мое просто.

Но, с другой стороны, есть и позитивное что-то в этом. Да, нет каких-то вырывающихся за рамки личностей, но нет и очень плохих, есть некое чувство команды. Это огромный такой, толстый средний класс - не по деньгам, а средний как средний. По способностям, по дерзости. Ведь важнее даже не то, что ты умеешь, а как высоко ты ставишь себе планку.

- Да, ведь даже в Библии есть об этом дерзновении, что превыше талантов.

- И вот если планку ты ставишь себе по-настоящему высокую, уже многое потом подключается - упорство, сила, желание. Но если ты ее не поставил высоко, ты будешь все время перепрыгивать низкую планку, она тебе будет не нужна. Здесь планка ставится очень низко. У меня есть ощущение этой «усредненности». Не хочу никого обидеть, я на самом деле сам из этой среды, но нам как бы слишком удобно друг с другом.

- И не хочется нарушать этот комфорт?

- Что значит "не хочется"? Был бы запрос у окружения, эта потребность в героях, гениях. Мы же все стадные люди, социальные. У нашего общества нет потребности в героях, выдающихся личностях.

- Но почему?

- Ну, это долгий разговор. Думаю, в том числе и от того добра, которое мы имели, от того нашего старого доброго Вавилона. У нас друг друга не громили, не насиловали, у нас притирались друг к другу. В каком-то смысле причина в национальном характере, считайте так. Это вечный вопрос: стоит ли град Петров сотен тысяч положенных на него жизней? Понимаете, не строили у нас таких градов петровых, не клали такое количество людей за идею, Сталин родился не здесь. Мы не то чтобы такие гладкие и пушистые, но во всяком случае и углов у нас поменьше, чем у других, будет.

- Но, получается, это и не развитие?

- Это другое развитие. Мне трудно судить. Кто может быть судьей народу, нации? Это вообще смешно.

Если Киев называют матерью городов русских, то Минск вполне можно назвать отцом мировой эмиграции. Он, конечно, не единственный такой - старый добрый Вавилон. Но я вот просто застолбил этот образ Вавилона и припечатал к Минску. Дальше от меня не зависит ничего. Если минчане примут этот образ, если он им понравится - он будет принадлежать им, хотя он может быть прикреплен ко многим городам.

- А следующие две-три книжки, которые вы планируете еще выпустить, тоже будут так же, в географическом плане, выстроены?

- Скорее всего, нет. Они по большей части уже написаны, осталось придумать прием. Сейчас минские историйки сформировались у меня по географическому признаку, но дольше мне хочется поиграть иначе - в ассоциации, в поток сознания, в игру словами.

- Которую вы выстраиваете...

- Играючи.

- А вы на самом деле считаете, что такой прием - создания городского мифа, легенды - более эффективен, и додуманная, доукрашенная историйка лучше доходит до сознания и души, чем какие-то исторические факты?

- Не знаю. Чтобы ответить на вопрос «больше-меньше», надо сравнивать. Но вообще я много путешествовал и понял одну очень важную вещь. Вот, скажем, входишь в какой-нибудь индуистский храм где-нибудь в Тиручирапалли, и экскурсовод начинает осыпать тебя датами и именами. А выходишь из этого храма и не помнишь ровным счетом ничего, кроме каких-то мелочей, которые тебя зацепили: елки с палками, эта богиня похожа на мою бабушку, а этот купол я видел на открытках, и что же это - они убивают во имя добра? и т.д.. То есть, запоминаешь какие-то вещи парадоксальные, которые трудно принять, которые чем-то цепляют, но уж точно не датами и уж точно ни именами.

Вот эпиграфом ко второй своей книжке я, вполне возможно, возьму довлатовские слова о том, что сплетни о Толстом не приложимы к Достоевскому и наоборот. Ведь сплетни, слухи — это формирование и продолжение образа, и их люди будут пересказывать и передавать. Вот еще почему я говорю: если Вавилон окажется созвучным сегодняшним минчанам, если резонанс возникнет, вполне может статься, что он войдет в их сознание. И они будут говорить: вот смотрите, а мы прообраз вот этих новых вавилонов, смотрите, как мы жили когда -то. И то, что я пишу, на самом деле почти чистая правда, не сильно я отхожу от реальности.

- То есть вы запускаете свой мяч в игру?

- Да, я запускаю, потому что мне совсем не близка моноэтническая нация. Хотя у нас нет графы «национальность», но по тому, как люди себя идентифицируют, мы считаемся после Литвы, если не ошибаюсь, самой плотной моноэтнической нацией (около 80% белорусов), ну, Грузия еще.

Мы можем пойти по такому пути: мы только белорусы и наша культура и язык только белорусские, и жили здесь только белорусы - такая тенденция есть. А можем пойти по пути сохранения той традиции, которая здесь была — противоположной — того самого Вавилона. И это для меня гораздо более ценная вещь, потому что честь и хвала белорусам, этносу белорусскому, за то, что они/мы дали приют такому количеству чужаков, и эти чужаки стали частью этой земли, этой культуры, смогли чего-то добавить в этот котел, и все сварилось в какое-то варево - не чисто белорусское, не русское, не еврейское, не польское, а всего понемножку получилось.

- Но это ведь совсем особая тогда культура, не совсем национальная.

- А что такое национальная культура? Вот мне Сергей Харевский, мой товарищ – искусствовед и историк, считает, что по каким-то там международным нормам, народ, живущий на чужой земле свыше 500 лет считается коренным населением - не национальным меньшинством, а коренным населением. Так вот евреи и татары на этой земле прожили больше 500 лет. Где этот этнос чисто белорусский - с соломенными волосами и голубыми глазами? Большинство белорусов - это «переделавшиеся» из поляков, евреев, русских, татар и представителей других национальностей. И все мы вместе и делаем эту общую нашу культуру.

Вот Валентин Ефимович Тарас, с которым мы дружили, для меня был человеком именно этой настоящей белоруской культуры. В его крови были четыре титульных крови — как на старом гербе Беларуси — по четверти от белоруса, еврея, поляка и русского.

- Фирменный белорус?

- Да, фирменный белорус, только что татары не прошлись, а может и прошлись где-то.

- Вам Минск по возвращении так же близок и дорог или вы считаете его не таким уже своим?

- Нет, почему, он — мой. Одна из журналисток спросила меня «Вы любите Минск?», и я в ответ рассмеялся. Это примерно как подойти к матери и спросить «Ты любишь своего ребенка?». Ребенок — просто ее. Так и Минск - он мой.

- А вот современная архитектура Минска — как она вам?

- Тут я могу совершенно точно сказать. Какой бы матерью я ни был, и каким бы своим я этот город ни считал, я должен сказать: Вася, ты урод, у тебя голова кирпичом. Ну что делать? Все равно это мой Вася, но Вася - урод, конечно.

Архитектура - это форма, соразмерность с городской средой. Иногда не очень яркое здание, поставленное в правильном месте и в правильном окружении, занимает имеено ту точку, что, кажется, оно здесь всегда и стояло. У нас почти нет такого, у нас весь центр занимается — ничего нового не скажу — абсолютно хищнически. Нам не повезло, что наш город разрушили во время войны и после войны дорушили. Но вместе с тем и повезло - строился город, его центр единоразово, одновременно, одним ансамблем. Это очень здорово, это дает гармонию среды, так как у тебя нет за спиной 10 веков, каждый из которых делал наслоения.

У нас был и еще остается невероятно зеленый город с вот когда-то никакой Свислочью, из которой сделали реку городскую, с Вилейской системой, зеленью, которая все окружает. И вот сейчас мы все это успешно гробим. Вот Кемпински абсолютно угробил рельеф Свислочи, не говоря о том, что разделил город на две части, так же как дом Чижа угробил Троицкое. Можно говорить о том, что Троицкое предместье невеликое произведение архитектурного искусства, но мы к нему привыкли. Любой новодел становится староделом через четверть века. А тут поставили вот такую крышу, которая задавила весь этот район.

Долгие годы, с рубежа 50-60х годов, в Минске окормляли Свислочь, делали гранитные берега, сажали деревья, добавляли воды, запретили строить дома ближе определенного расстояния. И была свобода - был вот этот ветер речной, ходивший над волной, взгляду дававший простор. Вот какая-то такая свобода, которой, может быть, в душе не было у минчан - мы на красный свет не ходим. А здесь у нас свобода была в городе. Вот ее сейчас закрыли и дверь тюремную поставили — Кемпински. Дальше взгляду хода нет, дальше душа не летает. Вот что такое Кемпински, он страшнее, чем архитектурное чудище. Единый город разделен стеной. Я не говорю уже о том, что площадь Победы задавлена, что цирка как бы не существует.

- А вам не страшно за будущее Минска из-за этой архитектуры, которая наползает как монстр?

- Нет мне не страшно, потому что вообще ведь это все временное пристанище такое - вот мы все сегодня собрались в Минске, а завтра мы все окажемся в других местах. Мне не страшно, мне неприятно. Я не против, чтобы Минск менялся. Город — это ведь напластования времени. Иногда я вожу экскурсии и часто начинаю с площади Свободы, с Соборной площади. И у меня есть такой стишок, написанный 35 лет назад.

Где прежде был собор в монастыре,

Теперь пивной ларек на пустыре.

Собор, - стыдливо пишут, - разобрали,

Как будто можно вновь его собрать,

С неведомого склада взяв детали.

Но Божья не иссякла благодать,

И ангелов бесчисленная рать

Над новым храмом вьется суетливо,

Встречает грубоватых прихожан

И каждому подносит кружку пива.

А если посмотреть на старый план,

На месте, где сейчас стоит фонтан,

В семидесяти метрах от собора,

Шпиль ратуши буравил облака,

Как в небеса вонзившаяся шпора.

Костел напротив простоял века,

Чтобы впустить спортсменов "Спартака".

Не веруя ни в Бога и ни в черта,

Те тотчас посрубали купола -

Во имя века и во славу спорта.

Ах, ангелы, и здесь вам несть числа!

Мелькают в ветре бледные тела -

Бездомные, крикливые созданья,

Уж если не спасли людей от зла

Творимого, что б не спасти вам зданья!

Я написал его, когда не было ни ратуши, ни церкви Святого Духа, Мариинский костел стоял без куполов - они были срублены, не было новой гостиницы «Европа», которую я и не мыслил тогда, что вернут. Как и многое другое.

Если город меняется - это нормально, это живой организм. В бельгийском Брюгге уже 300 лет как ничего не строят, и это не город, а мертвое создание. Город должен жить, должен сносить здания и строить дома. Я совершенно не считаю, что все должно быть застывшим, надо обязательно вставлять новое, но надо делать это с головой, со вкусом, с сознанием прошлой культуры и представлением о будущей.

- Минск за последние годы стал более открытым миру городом?

- Сам мир стал более открытым миру. Весь мир, и Минск в том числе, эволюционирует - больше стало радости, сытнее жизнь. И я еще раз могу повторить то, что уже говорил: в сравнении с другими постсоветсткими городами здесь более высокий уровень цивилизации, приспособленности к жизни, умения поставить вещи на место.

Я бы очень хотел, конечно, чтобы из Минска меньше уезжали, чтобы люди находили здесь, а не «там» свое место. Ведь города иммигрантов и эмигрантов — два разных города, хотя всего-то двумя буковками различаются! Минск может быть и городом иммигрантов — раскроем ворота и повалит такое...

Короче, мне бы хотелось, чтобы минчане оставались жить в Минске. Пускай едут в мир, получают образование, но потом хорошо бы им вернуться. Пусть бы большая часть людей оставалась минчанами здесь, на месте, чтоб это не была бесконечная смена генераций, когда люди просто не знают города, в котором они живут.

* * *

Вообще же, чтобы считать себя минчанином, как пишет в послесловии своей книги Михаил Володин, достаточно просто прочитать хотя бы те же «Минские историйки» и - «почувствовать только минчанам присущее стеснение в груди при взгляде с моста на оперный театр, на штаб, на шпиль... И увидеть, как темные речные воды уносят вниз, к плотине у цирка, прожитые годы, а сверху, от Выставки и Дворца спорта, накатывают валы новой, еще неведомой жизни.

Тот, кто познал это чувство, уже никогда не спустится на землю, не снимет рук с витых чугунных перил моста, не вернется в свой Нью-Йорк или, прости господи, Тираванандапурам, а так и останется до конца дней в душе своей минчанином. Не коренным, конечно, коронарным — сердцем прикипевшим к удивительной абстракции, имя которой Минск».

Володин: белорусы даже мысленно не хотят ассоциировать себя с империей

Справка Телеграфа:

Михаил Володин - физик, журналист, поэт, исполнитель авторской песни; родился 13 августа 1954 года в Минске. Окончил БГУ им. Ленина в 1976 году. Работал в рекламном бизнесе, снимал фильмы для 4-го канала английского телевидения. Редактировал в Минске газету "MINSK-NEWS" на английском языке и в Бостоне - ежемесячный литературный журнал "Контрапункт" на русском.

Объездил со своими песнями многие страны. И без песен – еще больше.

После поездки в Индию написал книгу  «Записки белого человека».

В Минск вернулся в 2007 году, чтобы закончить книгу Минских историек.

Закончил и назвал ее «Наш старый добрый Вавилон. Прогулка по городу в Минских историйках». Книга выпущена (тиражом 5 тыс. экземпляров) при поддержке группы компаний «Твоя столица».

Елена Зенкевич

Фото realt.by с презентации книги Михаила Володина 14 мая в библиотеке имени Пушкина, вторая презентация прошла 21 мая в музее истории города Минска.

 

Возможно заинтересует:
Интересное о разном: