Капельмейстер на самокате. Интервью с Кириллом Карабицем - ФОКУС

На встречу со мной Кирилл Карабиц прибегает в мыле, тяжело переживая своё 15-минутное опоздание. Принимая извинения от самого известного на Западе украинского дирижёра, чувствую себя, пожалуй, ещё более неловко, чем он сам. Кирилл — частый гость в Киеве: здесь живут его мама и сестра, и, чтобы подольше погостить на даче в Плютах, они с женой-француженкой на пару дней отсрочили возвращение в Париж.

Кирилл — живое отрицание всех стереотипов о дирижёре: он молод, демократичен и нечувствителен к лести. В нотках голоса поскрипывают с детства знакомые интонации кота Матроскина. Говоря "нет", он так мягко растягивает гласную, что, кажется, трудно найти более сладкое слово.

Как дирижёр Кирилл дебютировал рано — в 18 лет он уже дирижировал оркестром "Киевская камерата". В 21 сотрудничал с Будапештским фестивальным оркестром, с 25 — филармоническим оркестром Французского радио, а в 30 лет стал главным дирижёром Борнмутского симфонического оркестра. В прошлом году возглавил I, CULTURE Orchestra. В сентябре 2014 года его назначили арт-директором этого оркестра. Кирилл живёт во Франции, считает себя киевлянином и с азартом рассказывает о своём киевском детстве.

Кирилл, ты вырос в семье аристократов: папа — композитор, мама — профессор консерватории, дедушка — литературовед и директор киностудии Довженко. Было ли у пай-мальчика из профессорского дома на улице Пушкина, где сейчас висит мемориальная доска в честь его деда, право на босоногое детство?

— Ну конечно. У нас не было такого разделения на социальные классы, которое я сейчас вижу в Париже. Вместе играли и пролетарии, и дети академиков, а декорациями иногда бывали колоритные бомжи. Существовало же такое понятие — гулять во дворе. Я любил отираться в каптёрке у лифтёров, ковырялся в старых запчастях, оттуда какой-то очень важный для меня ржавый мусор домой таскал.

Школа не мешала свободе? Наверняка ведь учился в каком-то элитном заведении?

— Школа была центральнее некуда, имени Ленина. Там жена Щербицкого преподавала. Но я не любил учиться, и в глазах учителей был, мягко говоря, очень странным парнем. До 13 лет играл роль шута, стрелял на уроках тонкими резиночками из медицинского жгута, девочкам глазки строил. Я, собственно, ради них школу и посещал. Когда меня в первом классе спросили, зачем туда нужно ходить, я абсолютно серьёзно ответил: "Чтобы на переменках за девочками бегать". У меня даже в мыслях не было, что можно ответить как-то иначе.

Серьёзно заниматься начал уже подростком, когда попал в музыкальную школу-десятилетку. Меня привели к руководительнице хора мальчиков Элеоноре Виноградовой, а она с ходу: "Выучишь за два месяца всю программу — возьму во Францию". Пришлось учить. Я тебе передать не могу, какой это был азарт — в начале 90-х поехать на автобусе во Францию! С той поездки моё увлечение музыкой и началось.

Твой отец был известной личностью, у вас в доме наверняка собирались арт-тусовки. Кто-то из папиных друзей повлиял на тебя?

— Да, в первую очередь философ Сергей Крымский. Со своей женой-музыковедом он часто отдыхал в Ворзеле, в Доме творчества композиторов. У него был ораторский голос, он буквально кричал в разговоре. Десятки раз я засыпал на летней веранде под его крики. Так вот, он нас очень часто таскал по Киеву, кричал об истории города, ошеломлял рассуждениями о духовности. А мы брали Крымского с собой в Артёмовск, на его родину, когда ехали в музыкальное училище имени моего папы.

Тебе ничего не стоило сделать карьеру в Киеве — просто нужно было двигаться по проторённой родителями лыжне. Сесть в каком-нибудь оркестре (а лучше — в оперном театре) и пузо отращивать. Почему ты уехал отсюда?

— Здесь всё было слишком просто. А мне хотелось авантюр, хотелось уехать туда, где сложнее, но зато больше перспектив. Родительские связи помогли — благодаря им меня не вышвырнули из консерватории. Я ведь учился сразу на двух факультетах, параллельно ездил в Венскую консерваторию и Будапешт, где стал ассистентом дирижёра. Летал настолько часто, что поимённо знал всех стюардесс авиакомпании Malev. С одной даже подружился, на концерты её приглашал.

В Париже у тебя много друзей?

— Нет, все мои друзья остались в Киеве. Во Франции я вообще не включён в социальную жизнь. Уже двенадцать лет там, а Париж своим домом, увы, не могу назвать. Хотя там классно: большой красивый город, чувствуешь себя в центре событий. Он не такой бурный, как Лондон, более комфортный. И что ещё очень важно для меня — легко добираться в любую точку Европы. В тот же Лондон поездом ехать два часа.

Я люблю Париж, но я там гость. Здесь, в Киеве, идёшь по земле и хочется её буквально ощупывать ногами. Меня природа нигде так не потрясает, как здесь, — просто до слёз пробивает, ревёшь ни с того ни с сего. Во Франции ведь много изумительно красивых мест, а плакать почему-то не хочется.

Твой отец родом из посёлка Ялта Донецкой области. А ты сам чувствуешь связь с Донбассом?

— Да, меня тянет туда. Много идей связано с этим регионом. Например, сделать фестиваль в соляных шахтах, в них достаточно места даже для того, чтобы целый оркестр посадить. Если такой проект раскрутить — это бомба! Единственная проблема — спуск в вагончике, он слишком узкий. Чтобы 300 слушателей спустить, нужен, наверное, целый час.

Ещё мне хотелось создать какой-то культурный бренд. Например, молодёжный оркестр Донбасса. Но мечты лопнули как мыльный пузырь — никому в Украине это не интересно, поэтому решил заниматься донецкими проектами в... Англии. Например, записываю серию дисков на лейбле Onyx Classics с музыкой Сергея Прокофьева, родившегося и выросшего в селе Сонцовка (сейчас — Красное) Донецкой области.

Я очень хорошо чувствую, что он оттуда, что он наш человек. Он несёт в себе заряд скифства, степного раздолья, и сам себя в дневниках называл "степным парнем". И представь, на Би-би-си появилась статья, где наши записи с Борнмутским оркестром называют новой эрой в понимании Прокофьева.

Насколько мне известно, твоя трудовая книжка до сих пор лежит в Национальной опере Украины. Что-то я давно не видела тебя там за дирижёрским пультом.

— После "оранжевой революции" 2004 года, я так проникся патриотическими идеями, что решил больше времени проводить в Украине и здесь строить карьеру. Тогда я практически каждый месяц приезжал в наш театр и дирижировал спектаклями — "Евгением Онегиным" Чайковского и "Наталкой Полтавкой" Гулака-Артемовского. Чувствовал силы что-то изменить, а реальность не поддавалась.

Я даже "Наталку" изменить пробовал, выветрить из неё вот эту водевильную затхлость — пригласил трио бандуристов во главе с Грынькивым, и они все диалоги положили на переборы струн. Вместо водевиля звучала чуть ли не барочная опера. Но это был лишь эксперимент. Перспектив не предвиделось, единственный выбор, который мне предоставили, играть "Наталку Полтавку" или не играть. Тогда от безысходности я начал критиковать театр в интервью, мне казалось, что это именно ко мне предвзятое отношение.

Но теперь понимаю, что я себя переоценивал: всё, что происходило со мной в театре, было лишь следствием сложившейся там системы. Я не смог её сломать и в конце концов потух.

Изменилось ли что-то после революции 2014 года?

— Только в худшую сторону. Я думаю, за последние полстолетия не было такого, чтобы сезон открывали "Наталкой Полтавкой". А этой осенью вдруг случилось. В советское время было три лучших театра — Большой, Мариинка и Киевский. Сейчас между ними и нами — пропасть.

Кстати, год назад анонсировались две твои постановки в Большом — "Мавра" Стравинского и "Иоланта" Чайковского. А затем они исчезли с афиш. Что случилось с вечером одноактных опер?

— Отменили в последнюю секунду. Пришёл новый руководитель и сказал: "Большой театр должен ставить большие оперы. Нам маленькие не нужны". Мне было очень жаль, не потому что Большой театр, а потому что "Иоланта". Как и у дирижёра Константина Симеонова, которого я обожаю, у меня это любимая опера Чайковского.

Как известно, Пётр Ильич был потомком казачьего рода Чаек. А ты чувствуешь в нём украинские корни?

— Конечно. Но уже не степные, как у Прокофьева. В Чайковском есть какая-то украинская эмоциональная теплота, сочетающаяся с изысканностью. Я без колебаний сравнил бы его с Моцартом. Его нужно исполнять так, как принято играть партитуры Амадея — организованно и остро, и тогда эмоциональность сама себя проявит. Не нужно ничего искусственно нагнетать.

Чайковского и Прокофьева я, кстати, совсем недавно исполнял в одной программе, дирижируя Российским национальным оркестром в Московской филармонии. Перед поездкой долго сомневался в правильности своего поступка, но когда объявили, что я украинец, зал как-то очень тепло отреагировал. Я испытал странное, смешанное чувство, словно я там даже более востребован, чем здесь.

Замечаешь ли ты изменение отношения к Украине за рубежом?

— Конечно, что-то изменилось, но не нужно питать иллюзий, каждый думает только о себе. Европа сейчас переживает столько проблем, в том числе и экономических. Что для неё Украина? Да, нас долго согревала идея, что украинцев там ждут и хотят, но теперь мы потихоньку возвращаемся на землю и начинаем понимать, что происходит на самом деле. И меня радует, что разочарование сменяется верой в собственные силы.

Фокус предложил Кириллу Карабицу сделать выбор

Мир (world) или мир (peace)?
— Peace, разве можно сейчас чего-то другого желать? Мир в Донбассе.

Фрак или джемпер?
— Джемпер. Фрак неудобный, это такое мучение — что-то всегда отлетает, какие-то пуговицы, пояс, который нужно сзади закреплять. Если приходится надевать, проклинаю всё на свете.

Онегин или Ленский?
— Ух ты… (В замешательстве.) Ни тот, ни другой, странные они какие-то.

Жар-птица или птица счастья завтрашнего дня?
— (Не раздумывая.) Птица счастья завтрашнего дня.

Штирлиц или Шерлок Холмс?
— Шерлок Холмс. Великолепное сочетание профессионализма и элегантности.

Наполеон или торт "Наполеон"?
— Торт... (Смущённо.) Да ну, что может быть лучше хорошего "Наполеона"? Торт детства.

Промысл Божий или слепая удача?
— Удача. Только я бы не говорил, что она слепая. Это результат собственных мыслей, желаний и стремлений. Преодоления того, что сначала не поддаётся, но ты его своей внутренней настойчивостью подчиняешь.

Концертный зал или флешмоб в аэропорту?
— Концертный зал, конечно. Я был в восторге от концерта "ДахаБраха" на Гогольфесте Влада Троицкого и хочу теперь сделать с ними какой-то совместный проект. Но только не на заброшенном заводе, ни в коем случае. Хочу вписать их в контекст концертного зала.

Чужой опыт или свои грабли?
— Ох, грабли. Конечно, хочется научиться пользоваться чужим опытом. Но, с другой стороны, если ты сам прошёл этот путь, пропустил что-то через себя, оно уже навсегда с тобой.

Автомобиль или велосипед?
— Самокат! Мы сейчас в Париже всей семьёй передвигаемся на маленьких самокатах. Это такой кайф, честное слово.