Истории мирных людей, переживших войну в Грузии, Чечне и Югославии
Подавляющее большинство украинцев не знает, как гражданские люди могут жить в условиях современной войны. Зато об этом осведомлены наши не очень далёкие соседи — граждане Грузии, Чечни, бывшей Югославии Почти сразу после торжественного подписания российским президентом Владимиром Путиным договора о присоединении Крыма к России на полуострове появилась первая жертва — в перестрелке был убит украинский военнослужащий. «Конфликт с Россией фактически перешёл из политической в военную стадию», — заявил после этого премьер-министр Украины Арсений Яценюк. У восточных границ страны концентрируются российские войска, а Кремль устами Путина заявил, что Россия и далее будет бороться за «историческую справедливость» и «защиту прав соотечественников». Роланд Микиани, Грузия. Рассказывает о грузинско-абхазской войне 1992–1993 гг. На момент начала войны мне было 24 года. Я жил в Сухуми, работал в местном университете компьютерщиком — у нас тогда только появились компьютеры. Жил с отцом, матерью и двумя старшими братьями. Ещё задолго до начала войны было понятно, что со стороны абхазцев идёт подготовка к конфликту. В 1989–1990 годах я видел, как из абхазцев начали создаваться какие-то организации, что-то наподобие той «самообороны», которая сейчас есть в Крыму, — так называемая «Абхазская гвардия». Руслан Ибрагимов*, Чечня. Рассказывает о первой чеченской войне 1994–1996 гг. *По просьбе собеседника, имя и фамилия изменены В начале первой войны я работал и жил на Крайнем Севере, в Ямало-Ненецком округе. Полгода там, месяц или два — в Чечне. Здесь у меня жила мама. О том, что будет война, люди говорили уже за год до её начала. Я приехал домой в ноябре 1994 года. И сразу же понял, что война точно начнётся. Тяжело привыкать к потерям близких тебе людей. Я как-то подсчитал, что на войне погибло больше моих родственников, друзей, соседей и просто знакомых, чем живёт сейчас. Я вспоминаю, что в один день в нашем небольшом селе на тысячу жителей похоронили 21 человека — детей, женщин, мужчин. Я не знаю, как мы всё это выдержали. Райфа Башич, Босния. Рассказывает о войне в Югославии 1992–1995 гг. Когда началась война, мне было 45 лет. У меня было семеро детей — пять сыновей и две дочки подросткового возраста. Самому младшему — всего три месяца. Я домохозяйка, муж тогда работал в Швейцарии на железной дороге, приезжал домой каждые три месяца. В момент начала войны его не было дома, и за всё время противостояния мы виделись дважды: он вынужден был работать за границей, чтобы помогать нам деньгами. Наших мужчин в возрасте от 18 до 70 лет стали забирать в лагеря. Отвели туда и моего 22-летнего старшего сына. Второго сына, 17-летнего, обязали доносить на соседей и других бошняков, но он отказался это делать, за что его часто избивали, вызывая на допросы. При этом остальная семья была как бы в заложниках — если бы он сбежал и ушёл в партизаны, они бы нас убили. Жизнь в военных условиях была очень тяжёлой: без электричества, в начале войны без воды (включали раз в день), с очень скудным продовольствием. Фактически, пока не было заключено перемирие с хорватской армией (январь 1994 года), единственным источником еды для нас была гуманитарная помощь от иностранных организаций. Питались как могли и когда могли. Потом, когда через Хорватию стало можно провозить товары, наши родственники и друзья из-за границы стали высылать нам деньги и еду. Но цены были просто заоблачные. Например, килограмм муки стоил около 6 евро на теперешние деньги, килограмм кофе — 50 евро, литр бензина — 20 евро (и это 20 лет назад!). Контрабандисты на этой войне очень неплохо нажились. Владимир Балащак, Сербия. Рассказывает о бомбардировках Югославии авиацией НАТО в 1999 году Когда пошли бомбёжки, мне было 18 лет, я жил с бабушкой. О том, что началась война, мы узнали по телевидению и по звукам сирен. Первые бомбы упали на Белград, Нови-Сад, Ниш, Подгорицу и другие крупные города страны. Бомбардировщики прилетали несколько раз в день. Самое худшее — это ожидание: мы ведь не знали, когда и куда будет сброшена бомба. Тем не менее мы старались жить нормально. В местном театре дали спектакль для детей и военных, читали стихи на мостах… Однажды в моём городе бомбы были сброшены без предупреждения, тогда погибло несколько моих соседей. Амина Магомедова*, Чечня. Рассказывает о Первой Чеченской войне 1994-96 годов. Когда началась первая война, мне было 5 лет. Мы прямо перед ее началом всей семьей переехали в Чечню из Казахстана. Я тогда жила с родителями и братом в Грозном, а мой дедушка с приемными детьми - в селе. Где-то за год до войны, в Грозном было много волнений, митингов, люди собирались в центре города, помню, как сбрасывали памятник генералу Ермолову, кричали разные лозунги. Я не совсем понимала, почему все так возбуждены и находятся в ожидании какого-то ответа, действия. Я знаю, что все говорили о свободе и о том, что когда мы ее обретем, мы будем жить самостоятельно, и намного лучше, и что наши страдания на этом завершатся. Затем людям стали задерживать зарплаты на работе, обещая позже погасить задолженности - как только политическая обстановка нормализуется. И все говорили, что вот-вот должно все решиться, и нас отпустят, дав свободу. До последнего никто не верил, что будет война, все думали, что это всего это лишь устрашающие разговоры, пересуды, я не знаю, как это назвать. Но когда перед самым новым 94-ым годом прогремели первые авиаудары, у всех был шок. В тот вечер мой друг и сосед Шамилька праздновал день рождения и в момент первых взрывов, он только задул свечи, и его мама начала резать торт. Сначала никто не понял, что за грохот стоит. Ведь до того момента мы не знали, что такое война, авианалет, обстрел, бомбежка, какие звуки бывают у ракет, снарядов, самолетов, каких видов бывает огнестрельное оружие и т.д. В то время к нам забросили снайперов. Людей тихо, мирно отстреливали прямо на улице. И вот, одним вечером Луизу нашли мертвой, недалеко от дома, где они жили с бабушкой Зоей. Ее застрелил снайпер, когда она возвращалась с работы домой. В первую войну бабушка Зоя потеряла не только любимую младшую дочь Луизу, но и двух сыновей и мужа. Мужа федералы сожгли, а сыновей перед смертью долго мучили, вернее, унижали. Я помню, как плакал дядя, когда узнал, что Луизу застрелили, он постоянно спрашивал: «Почему именно ее?». Пуля вошла в один висок и вышла навылет в другой, тихая смерть. Эта пуля изменила всю дальнейшую жизнь моего дяди, он так и не женился и большую часть жизни провел в тюрьме. У нас отключили воду, и свет был с перебоями. По ночам мы плотно закрывали окна одеялами, чтобы свет лампы или свечи не просачивался, потому что федералы стреляли в те квартиры или дома, где горел свет, понимая, что там живут люди. А за водой мы, бегали к подземным источникам через дорогу от рынка, в перерывах между боями. Нас часто обстреливали, не давали пробиться к воде. У меня был детский бидон бежевого цвета, а у мамы и наших соседок ведра. Все дети с нашего подъезда, в том числе и мы с братом, страдали чесоткой и вшами. Чесались мы до крови, посидеть минуту хотя бы спокойно было невозможно, столько плакали мы из-за нее. И у меня уже тогда волосы были длинные, и мама каждый день мне чистила голову от этих злосчастных вшей, а брату было легче, ему волосы просто сбрили. Мы покинули Грозный во время штурма 6 марта 96-го. В четыре утра нас разбудил друг моего отца, Муса, он просто тарабанил в дверь, чуть ли не пытался ее выбить. Я помню, как отец замешкался, а потом подошел к окну и приподнял одеяло, чтоб посмотреть на улицу. В это секунду он просто перепрыгнул через кровать со словами «собирай детей и документы!», а сам бросился к шкафу, где хранились наши продукты питания, он просто раскрывал сумку, первую попавшуюся, и одним движением руки, сгребал в нее все, что можно. Когда мы выбежали из подъезда, родители на какое-то время растерялись. Перед нами огромная, хаотичная колонна людей, которая бежала в бомбоубежище. Это было страшное зрелище... Я подняла голову и посмотрела на крышу близстоящего здания, до войны там вроде был магазин. И я увидела снайпера. Он сначала смотрел в прицел, а потом он отвел голову, посмотрел прямо в мои глаза и улыбнулся, а я улыбнулась ему в ответ. В этот момент родители ринулись в эту колонну, диким потоком нас несло прямо по направлению к бомбоубежищу, мы только успевали бежать в темпе, чтобы не упасть, а родители крепко держали нас за руки, чтобы не потерять нас в этом хаосе... Гордана и Зденко Баришич, Хорватия. Рассказывают о войне в Югославии 1991-95 годов Гордана: Когда началась война, мне был 31 год, я была на последнем триместре беременности. Я жила с мужем Зденко и двухлетней дочерью в городе Дрниш. Но когда возле города начали строить баррикады, мы решили, что мне будет благоразумнее провести последние месяцы моей беременности в прибрежном городке Макарска у моих родителей, чтобы была возможность быстро добраться до больницы, если у меня возникнут проблемы с беременностью. Мой муж решил остаться в Дрнише со своими родителями. Зденко: Мне было 30 лет, когда началась война. Я остался в Дрнише, где я работал инженером по телекоммуникациям и остался на этой должности на протяжении всей войны. Гордана: Я узнала, что война началась, уже готовясь к рождению дочери в больнице. К нам начали поступать беженцы из других частей Хорватии. Я не могла поверить, что все это превратится в полномасштабную войну. Зденко: Мы знали, что война началась в других частях Дрниша, но лично для меня, все началось, когда бомба попала в мой сарай. Это было в четыре часа вечера, я только вернулся с работы. Вместе со своими родителями я побежал прямо в укрытие. За три дня до этого меня уже предупредили, что это должно случиться, потому я знал, куда надо бежать. Но я все-таки не ожидал, что это случится, не делал никаких приготовлений. Во время войны я продолжал заниматься телекоммуникациями – в частности, работал над созданием систем связи с другими территориями Хорватии, разделенными войной. Гордана: Муж приехал ко мне в 1993 году. Я вышла на работу, но нам практически ничего не платили, поскольку деятельность моей компании была остановлена из-за войны. Если бы не материальная помощь от наших родственников, я не знаю, как бы мы выжили. Зденко : Вскоре после того, как началась война, я добрался до моих двоюродных братьев в город Шибеник, продолжая работать в той же компании, что и до войны, затем в 1993 году, я перевелся к жене и детям в Макарску. Мы жили с социального пособия, моей маленькой зарплаты и помощи родичей. Гордана: Мой муж вернулся в Дрниш на второй день после освобождения города, в августе 95-го, я с двумя дочерями приехала неделей позже. Наш дом был полностью разрушен. Мы лишились всего, что у нас было до войны. С детьми я вернулась в Макарску, пока мы не построили новый дом в Дрнише. Я вернулась и начала работать в социальной службе, мои дочери пошли в школу и в детский сад. Очень медленно мы начали входить в «нормальную» жизнь. Но последствия войны по-прежнему не только видны, но и эмоционально ощущаются. Мы до сих пор пытаемся примириться с тем, что вся наша жизнь, все наши мечты и надежды, в свое время были полностью уничтожены. Зденко: На войне я потерял и родственников, и друзей . Некоторые из них были на «другой стороне» конфликта, кто-то стал беженцем ,как мы, кто-то покинул Хорватию навсегда и никогда не вернулся. Я вернулся на свою довоенную должность. Мы с Горданой построили новый дом и сейчас проводим время или на работе или в нашем небольшом саду. Дочери выросли, оставили Дрниш и в настоящее время живут в Загребе. Они не планируют возвращаться в родной город – не видят здесь перспектив. Люсия Лапич, Хорватия. Рассказывает о войне в Югославии 1991-95 годов Мне было три года, когда началась война, моей сестре – шесть. Я жила с родителями и бабушкой в Дрнише. Моя мама рассказывала, как мы праздновали день рождения моей сестры, прячась от бомбежки в подвале, вместе с соседями. Рассказывая об этом и жизни до войны, мама никогда не плакала и не злилась, только ностальгически улыбалась. Бомбоубежище было занято войсками оккупантов, мы были вынуждены пешком идти в близлежащие деревни. Мой отец залез на крышу дома и увидел, как по дороге едут машины. В итоге, мы смогли добраться до Сплита, где в отеле «Лав» был оборудован приют для беженцев. Мои первые воспоминания с тех времен – отвратительный обед в отеле и слезы моей мамы. Но для меня это место стало единственным домом, который я знала, там были мои друзья, мы игрались, праздновали день рождения друг друга. Отец, во время одного из визитов «домой» с линии фронта, сказал мне: «Мы с матерью сделаем все, чтобы у тебя с сестрой было нормальное детство». Я помню, как мы с мамой ходили на продуктовый рынок, мне покупали бананы, апельсины, мандарины. Не у всех детей это было. Когда война закончилась, я была счастлива, потому что счастливы были все вокруг. «Мы возвращаемся домой», - говорили они, а я этого не понимала. Моим единственным домом был сплитский отель «Лав». Когда мы вернулись в Дрниш, город был разрушен. Мусор, мусор, везде горы мусора, в нашем доме тоже. «Вы счастливчики, ваш дом не сгорел», - говорили нам. А я не понимала, мне было обидно и неприятно, я кричала: «Хочу домой, в отель «Лав»… Моя сестра говорит: «Я потеряла многих своих друзей. Я не знаю, что с ними, они просто не вернулись домой. Я не знала их фамилий, а их родители часто воевали на стороне агрессора. Сама я никогда не жила какой-то «ненормальной» жизнью, я просто прожила ее отрезок в другом месте, не дома». Я не знаю, как мы вернулись к обычной жизни, и вернулись ли до конца, но мы – счастливая семья. Я получила диплом и работаю воспитательницей в детском саду. До сих пор мы называем годы «…до войны» или «…после войны». А я продолжаю узнавать историю про войну и про то, как она задела меня и других. И не во время самой войны, а уже по ее окончанию. Информационное агентство «www.blogofdream.ru» Украина - www.blogofdream.ru |