Грезы наяву и полеты во сне

Возможно ли себе представить, что в одном из самых роскошных и великолепных дворцов Лондона, Сомерсет-хаусе, в апартаментах с богатой лепниной и каминами поселится советский суровый стиль с избами, бабушками и бригадирами ударных строек? А так и вышло: в рамках Года России в Великобритании в West Wings Galleries (Галерее западного крыла) знаменитого дворца гостит выставка «Виктор Попков: гений русской души». Она организована российским выставочным центром РОСИЗО, Фондом семьи Филатовых (добрая половина произведений — из собрания фонда) и крупнейшими отечественными музеями. Эта выставка передвижная: после старта в Российской академии художеств она переехала в Венецию, теперь — в Лондон.

Виктор Попков — один из самых трогательных и сильных мастеров 60-70-х годов, поколения «оттепели». По искренности и чистоте эмоций, прямоте постановки неудобных для советского официоза вопросов его можно сравнить с Юрием Трифоновым и Виктором Астафьевым в литературе того периода.

У нас принята живопись «сурового стиля» — с ее грубой фактурой, грубыми людьми и грубой натурой — показывать «крупным помолом»: густо, тесно и малоосмысленно. Потому обычно все сливается в некое цветное месиво, где Попков малоотличим от Никонова, тот — от Андронова и т.д. Благодаря кураторской тактике директора РОСИЗО Зельфиры Трегуловой в английском варианте главной оказалась глубоко выстраданная личная история.

Экспозиция занимает большую анфиладу Западного крыла. Ее особенность в том, что белые залы анфилады камерные и тихие, в центре каждого стоит красивый камин. Зайдешь в один — попадешь в мир ранних работ художника, скрепленных темой «истоки сурового стиля». Заглянешь в другой — там ожидает ставшая лейтмотивом творчества мастера архангельская «Мезенская серия». Некоторые залы организованы по тематическому принципу: «Портреты», «Автопортреты». Иные названы метафорически: «Мечта и реальность». Отдельная экспозиция посвящена историческим документам: фотопортретам Виктора Попкова и других героев 60-х, сделанным летописцем той эпохи Игорем Пальминым.

Благодаря такой подаче — по-английски педантичной и по-английски же личностной, без монументальных обобщений — четко прочерчены лейтмотивы экспозиции. Во-первых, это память. И «Шинель отца», и «Северная часовня», и «Воспоминания. Вдовы» задают перспективу (обратную в данном случае) того образа прошлого, который еще не отчужден, еще жив, а потому тревожит, ранит, требует участия великих душевных сил. Другая тема — стремление к себе. Попков истово запечатлевал себя в картинах. В разных мизансценах, эмоциональных состояниях… И это не нарциссизм, а попытка ухватить момент, когда Образ оказывается равноценен самой Личности, максимально обнажает ее эмоциональные и душевные ресурсы. Попытка обретения искренности по отношению к себе и к миру. Главным лейтмотивом Попкова стало одиночество, отчужденность.

Символична в этом плане картина «Мой день». Художник за мольбертом на морозе между двумя женскими фигурами — юной и пожилой. Все разобщены, каждый сам по себе. Живописец работает. Кистью мешает на палитре краски. Вглядывается вдаль, за плоскость холста, туда, где стоит зритель. Однако контакта не происходит. Мы даже не знаем занимавший его сюжет, ведь холст повернут к нам изнанкой. И на нем алая подпись: «В. Попков. 1968». Известно, что это был за год в истории Советского Союза (ввод войск в Чехословакию, реванш авторитаризма) и как резанул он по душам имеющих совесть людей… Светлая ностальгия разлита в мягком сфумато работ на тему «Грезы». К ним можно отнести и пушкиниану Попкова, и его мечтательных детей. Еще одна тема, неожиданно ставшая среди основных на выставке, — человек лежащий. Как, оказывается, много в его творчестве людей спящих, раскинувшихся на земле, грезящих в позе эмбриона. Очевидна параллель с диссидентским фильмом Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву»: человек уставший, без сил к активным поступкам, странный и нежный…

Когда собирается такой вот каталог личных тем творчества Попкова, понимаешь, почему интерес к нему растет в России и во всем мире. Дело не только в современной реабилитации во всем мире живописного, фигуративного искусства, интересе к неофовизму, наиву, новой искренности. Очевидна близость героев Попкова с людьми сегодняшними: растерянными, покинутыми, утратившими веру в великие идеи и идеалы, пронзительно одинокими.

В пандан к выставке Виктора Попкова уместно вспомнить другой выставочный проект Года России в Британии. Это проходившая в конце мая — начале июня и завершившаяся аукционом выставка «Русский космизм». Она была подготовлена коллекционером и культуртрегером Максимом Боксером в лондонском филиале галереи Эрарта. Посетители удивлялись невиданным в Англии работам русских художников за последний век (от Михаила Ларионова и Василия Чекрыгина до Сергея Шутова и Константина Батынкова) и спрашивали: «Космизм» бывает только русским, или английским тоже?

Космизм — русский, родился в России, но, по сути, он планетарный, объединяет человечество в братство. А его теоретик начала XX века Николай Федоров в своем труде «Философия общего дела» основывал это понятие на высшем нравственном законе, супраморализме и жизнестроительной роли искусства. Благодаря этим сущностям случится всеобщее воскрешение и человечество (без деления на страны и нации) обретет бессмертие. Как показала выставка, на которой было около 50 отборных работ, именно искусство оказалось самым чутким и восприимчивым к идеям Федорова. Его мысли зарядили и Василия Чекрыгина, и Казимира Малевича, и изобретателя летающих городов Георгия Крутикова… Они до сих пор вдохновляют искусство и Александра Панкина, и Александра Пономарева, и Николая Полисского, и Леонида Тишкова. В данном случае четкая философская и эстетическая база помогла сделать выставку полифонической и одновременно цельной. Выставки про космос, которых прошло несколько в этом сезоне, часто случаются банальными, а эта, про космизм, — особенная. Меланхолию души российской в Лондоне показал Попков, энергию фантазий — «русские космисты».

Сергей Хачатуров